Выбор между ними осложнен нерешенностью социальных проблем, чье решение требует значительных институциональных вложений, вряд ли совместимых с планами масштабного перевооружения армии и популистской политикой.

Стремительные реформы с последствиями

В свое время Егор Гайдар показал пример того, что ответственный государственный деятель должен думать не о своей популярности, а о решении актуальных задач, стоящих перед страной. Президент Франции Николя Саркози, проводящий пенсионную реформу, несмотря на публичные протесты сограждан, следует примеру Егора Гайдара. Тогда как другие деятели в разных странах, в том числе у нас, стараются не брать на себя такую ответственность.

Подвиг российских реформаторов 90-х годов состоит в том, что проводя в течение первых двух лет либерализацию, приватизацию и финансовую стабилизацию, они действовали быстро, не дав опомниться противникам этих болезненных мероприятий. Так были даны импульсы развитию рыночной экономики. Другое дело, что за этим должно было последовать формирование институциональной системы, поддерживающей эти базовые институты, развивающие их, так, чтобы бизнесу оставалось только зарабатывать, повышая производительность и внедряя инновации. Конечно, тогда подразумевалась и модернизация, и структурная перестройка экономики, которые должны были развернуться в свое время.

Об этом же думали и в 2000 году, когда разрабатывали «программу Грефа» и предложения по формированию необходимых институтов и снижению административных барьеров. Программа оказалась невыполненной, поскольку поменялась сама экономическая модель развития. Например, рассчитывали, на поддержку реформ со стороны крупного бизнеса, а олигархи ограничились усилиями, направленными на получение доступа к власти, последствия чего ощущаются до сих пор.

Первая модель — олигархического капитализма — просуществовала в неблагоприятных условиях второй половины 1990-х годов, кризиса 1998 года, и до известного совещания 28 июля 2000 года, когда президент Путин заключил с крупным бизнесом негласный пакт «равноудаления олигархов». Затем, в 2003 году, и этот пакт был отвергнут, сложилась иная модель. Она и стала затем главным препятствием нашего развития.

Бизнес оказался задавлен: он демонстрирует рептильное поведение, страх и нежелание активно работать. Его упрекают в социальной безответственности, корысти. Тем самым дан сигнал обществу — бизнес может быть объектом постоянных нападок, травли и т.д. Он виноват во всем, в том числе в воровстве, вывозе капитала, в стремлении урвать и припрятать. Нельзя сказать, чтобы так утверждали все представители власти, но впечатление складывается именно такое.

И если народ поддерживал приватизацию, то только в отношении квартир. Он в лучшем случае мирится с малым бизнесом: где-то надо чинить обувь и т.д., и отчасти со средним. Крупный бизнес граждане вовсе не воспринимают: «во-первых, он все захапал, наворовал, во-вторых, обслуживает правящую элиту и бюрократию».

«Ментовское государство»

Другая особенность новой модели — появление особого слоя силовой бюрократии, который работает на обеспечение безопасности, на охранение права. Это также судебная система, прокуратура, вплоть до судебных приставов и налоговой службы. Правда последняя, по слухам, уже не занимается «налоговым терроризмом» — ее начальник теперь увлечен военной реформой…

Тем не менее, это явление вызывает всеобщее возмущение и критику. Чаще всего, неконструктивную, потому что обойтись без правоохранительных органов, суда, прокуратуры, служб безопасности государство не может. Но то, что все эти органы осуществляют принадлежащее государству право легального насилия, при их бесконтрольности и безнаказанности, превращается в грозную опасность. Да и вся сегодняшняя система власти основана на привилегированном положении силовой бюрократии. Ловля «оборотней в погонах» — явление нечастое. Эти господа «кормятся» на государственных функциях, и остановить это явление крайне трудно.

Публицисту Леониду Никитинскому, хорошо разбирающемуся в этой тематике, принадлежит понятие «Ментовское государство как вид». Если поставите в ряд «дело ЮКОСа», историю Евгения Чичваркина (особенно второе), интервью Олега Шварцмана в газете «Коммерсант» в конце 2007 года, а также многие другие случаи, выстраивается довольно любопытная картина. А точнее тенденция. Милиционер на уровне капитана, свидетельствует Леонид Никитинский, собирает доход с «кормовой территории» на уровне 150-250 тыс. руб. в месяц... Недавно президент Медведев обещал повысить заработную плату с 25 тыс. руб. до 33 тыс. Эти цифры демонстрируют безвыходность ситуации. Наверняка президент понимает это, и я оптимистически толкую его позицию по поводу закона о милиции: «важно начать…».

Пресечение конкуренции

После трансформационного кризиса, который завершился финансовым кризисом 1998 года, источник которого в значительной степени носил внешний характер, у нас в течение примерно четырех лет была благоприятная обстановка для развития бизнеса. Бизнес и власть могли выстроить нормальные взаимоотношения друг с другом.

Но в руки сослуживцев президента переходил один влиятельный пост за другим. В 2000 году была создана настораживающая «концепция информационной безопасности». Затем была история с НТВ. Но бизнес пока продолжал проявлять очень высокую деловую активность. Затем произошло то, в результате чего деловая активность резко упала — дело ЮКОСа. Казалось, что через 1,5 года бизнес оправился от шока, фондовые индексы вышли на «доходорковский» уровень. Дальнейшее развитие событий показало, что это не так.

В Бразилии в 1970-80-е годы часто случались военные перевороты и военные в течение длительного периода находились у власти. Особенность организации бразильской элиты заключалась в том, что когда у них возникали какие-то материальные противоречия с соседними кланами, они бежали к генералам. Военачальники находили способ решения, в результате чего происходил переворот, кто-то побеждал, кто-то впадал в анабиоз.

Бразильский экономист Жоао Феррас описывал эту обстановку так: короткий горизонт планирования, нежелание думать вперед, вкладывать инвестиции в серьезные проекты, идущие дальше того, что касается непосредственных изменений, сохранение производственного аппарата до последней степени возможностей и исключение всяких рисков — коммерческих, а заодно и политических.

В результате этого прекращался естественный отбор в экономике. Самый характерный итог — колоссальный разнобой в уровнях производительности труда в пределах одной отрасли. Это означало, что никто не нападает, конкуренции нет, нет естественного отбора — тишь, да гладь, да Божья благодать.

Как это напоминает картину, которую мы получили при обследованиях конкурентоспособности российской обрабатывающей промышленности в 2004 и 2007 годах («Предприятия и рынки в 2005–2009 годах: итоги двух раундов обследования российской обрабатывающей промышленности»)! Разрывы внутри отрасли оказались гораздо больше, чем между отраслями, например, между нефтяной промышленностью и машиностроительной. Разрыв по производительности между добывающими и обрабатывающими отраслями был максимум в 8 раз, причем это явление застойное.

Отчасти это объяснялось особенностями нашей колоссальной страны, огромной территории, удаленностью многих городов, предприятий и соответствующими качествами рабочей силы, в результате чего инвесторы не очень охотно забираются в российскую глубинку, предпочитая толкаться где-то в Москве или около нее.

Такое сопоставление настораживает. Хотелось бы понять, какая модель окажется работоспособной в России, чтобы мы могли рассчитывать на более благоприятный эффект. В элите обозначились два направления: по Путину — бразильская модель. И направление, в котором предлагает двигаться Медведев, делающий ставку на инновации и модернизацию. Такого рода различия обозначены в пределах тандема. Победа на президентских выборах В.В. Путина вполне вероятна. С экономической точки зрения это представляется большой бедой.

Уроки кризиса

Беспокоит, что кризис, который мы пережили и обсуждаем в экономических кругах, не подвергается серьезному анализу в публичной сфере. Главной причиной кризиса, как представляется, стал избыток сравнительно дешевой ликвидности в мире. То есть то, от чего нас предостерегали западные специалисты в 1990-х годах, предупреждавшие о необходимости проявлять ответственность в осуществлении финансовой политики. Но именно от этого западные политики и позволили себе в значительной степени отступить. И понаслаждались бумом. Практически во всем мире. Например, Латвия, где нет ни нефти, ни газа, практически ничего нет, в течение по крайней мере одного года имела темпы роста экономики 10%. И так было во многих странах Восточной Европы. Потом наступило отрезвление. Сейчас надо думать, что делать дальше.

За это время в мировой экономике произошли значительные структурные изменения. Главное: развитые страны, прежде всего США, вступают в инновационную стадию развития, которая по масштабу равноценна таким стадиям как аграрная и индустриальная. Эта стадия имеет свои закономерности, к исследованию которых мы, к сожалению, пока еще почти не приступали.

Но делать выводы придется, придется и определяться с путем развития. Инновационная экономика имеет большое значение для России. Но у нас ограничены возможности. Это задача и цель, требующая больших усилий и больших денег. Между тем, тех доходов, к которым наши правители привыкли за последние 10 лет, больше не будет. 85 долларов за баррель, это максимум. Надолго. С другой стороны, у нас немало насущных проблем, решение которых может обойтись исключительно дорого.

В частности, это пенсионная реформа, требующая крупных сумм для решения проблемы, названной Егором Гайдаром «проблемой двойного платежа» — кто-то должен заплатить за нынешних пенсионеров и за будущих. Сейчас она не решена. И когда мы обсуждаем оправданность затрат на новое поколение истребителей и 22 трлн руб. на переоснащение армии (тогда, когда нам никто не угрожает), мы должны учитывать, что людям старшего возраста угрожает отсутствие всяких источников существования, кроме монетизации долгов.

Есть ощущение, что министр здравоохранения и социального развития этого обстоятельства не понимает. Татьяна Голикова вносит предложение повысить пенсии за год на 600 млрд руб. А на институциональные решения, которые нужны, в том числе, для создания фундамента пенсионного фонда, денег нет.

Нужны средства для развития здравоохранения, образования, не разрешена в стране проблема жилья. И жилье, и здравоохранение являются сильнейшими моторами для подъема российской экономики. Между тем наши девелоперы и строители занимаются только жильем для богатых — элитным и жильем бизнес-класса. Объем строительства жилья эконом-класса остается мизерным, а организация системы управления жилым фондов остается неудовлетворительной.

Эти обстоятельства требуют серьезной и основательной дискуссии на всех уровнях. Экономическая, социальная экспертиза должна содействовать выработке разумной политики.

Экономической, и не только.

Евгений Ясин, по докладу на Гайдаровских чтениях Института экономической политики им. Е. Гайдара
Источник http://www.opec.ru/1336062.html